Евгений Николаевич Аврорин — выдающийся специалист в области высоких плотностей энергии, один из разработчиков советского термоядерного оружия, то есть из тех, кто сыграл ключевую роль в реализации крупнейшего по масштабам проекта XX века — атомного. Уже в 1963 году за эти разработки ему была присуждена Ленинская премия, а в 1966 он стал Героем Социалистического Труда. Но в то время публично говорить о таких вещах категорически запрещалась, большинство научных работ по понятным причинам были засекречены, а с ними — и авторы. Вот почему только в 1987 году Евгений Николаевич, с 1985 по 2006 год научный руководитель, а теперь почетный научный руководитель Всероссийского научно-исследовательского института приборостроения (ныне РФЯЦ-ВНИИТФ, г. Снежинск), был избран членом-корреспондентом, а в 1992 — действительным членом Академии наук. С тех пор завеса секретности порядком развеялась, о наших ведущих атомщиках многое написано, рассказано, снято. И все же в их биографиях, научных и человеческих, белых пятен хватает — с точки зрения истории прошло слишком мало времени, чтобы их «закрыть». Причем, как ни странно, об их «мирных» достижениях говорится и пишется реже, чем о «военных», хотя это не менее важно. Нашу «демидовскую» беседу с Евгением Николаевичем мы постарались построить так, чтобы внести вклад в восполнение этого пробела.
— Уважаемый Евгений Николаевич, расскажите о вашем детстве, юности. Вы ведь выросли и начинали учиться в Ленинграде…
— По документам да, но в реальности только наполовину. Я родился в 1932 году, до войны мы жили в Ленинграде, но отец почти все время проводил в Заполярье, в Хибинах, в ботаническом саду, которым руководил и который теперь носит его имя. Мама была почвоведом, она тоже там работала, и каждое лето мы проводили за Полярным кругом, в городе Кировске Мурманской области. Потом началась война, эвакуация, прошедшая в сложных путешествиях. Сначала была Калининская область, дальше — Данилов в Ярославской области, где я пошел в школу, позже переехали в Сыктывкар, а в 43-м — снова в Мурманскую область, там и жили до окончания войны. Во время блокады в наш ленинградский дом попал снаряд, поэтому возвращаться особо было некуда. Моя старшая сестра Ирина, которой уже пришла пора учиться, поступила в Ленинградский университет, а я через три года стал студентом того же вуза.
— Но в документах значится, что вы окончили МГУ…
— Так и есть. Дело в том, что поступал я на отделение строения вещества, ориентированное на атомный проект, но через год начались какие-то пертурбации в высшем образовании, и его закрыли. Студентов стали перераспределять по разным подразделениям, а нашу группу, ни о чем особенно не спрашивая, перевели в университет в Харькове. Там я проучился полгода, и там мне не понравилось: откровенно говоря, слишком чувствовалась разница в уровне преподавания после хороших ленинградских лекторов. И я перебрался в МГУ. Неслучайно про свое образование я говорю, что, с учетом путешествий в эвакуации, прошел через семь школ и три университета.