Соло у доски и в дружеской компании
Из книги "Лев и атом"

Адрес Новости История Структура События Результаты Разработки Конкурсы Мероприятия Газета
 Web-сайты

…Чем больше времени отделяет нас от «холодной войны», тем отчетливей проясняются истинные масштабы этого противостояния — не только политического, но и интеллектуального, творческого, в которое были вовлечены самые выдающиеся умы своей эпохи.
В начале апреля в закрытом городе Снежинске (бывший Челябинск – 70) прошла презентация книги «Лев и Атом» из серии «Творцы ядерного века» — совместного проекта «Российской газеты», издательства «Воскресенье» и Минатома РФ. Это – переиздание публицистической работы академика Льва Петровича Феоктистова «Оружие, которое себя исчерпало», увидевшей свет в 1999-м, когда отмечалось 50-летие первого ядерного испытания в СССР, расширенное и дополненное воспоминаниями об авторе друзей, архивными материалами.               
Лев Петрович Феоктистов – в отечественной атомной истории фигура очень значительная. Ему принадлежат выдающиеся заслуги в создании российского ядерного оружия. В тридцать лет он получил Ленинскую премию за идею, положенную в основу мощных термоядерных зарядов, которые и по сей день находятся на вооружении российской армии. В тридцать шесть стал Героем Социалистического Труда, в неполные сорок — заместителем научного руководителя сверхсекретного ядерного центра на Урале, где он работал с момента его создания в 1955 году. А в 77-м, за несколько месяцев до своего 50-летия, неожиданно для многих, Феоктистов решил оставить «бомбовые» дела, поскольку тема, в его понимании, себя исчерпала.
Год назад Льва Петровича не стало. Прощаясь с ним, друзья и единомышленники обещали переиздать его книгу и теперь свое обещание выполнили. Сегодня «Наука Урала» предлагает читателю ее фрагмент – запись беседы о Феоктистове журналиста, редактора сборника А.Ф. Емельяненкова с научным руководителем РФЯЦ-ВНИИТФ академиком Е. Н. Аврориным, дающей яркие штрихи к портрету крупной личности, выдающегося исследователя.

— Первое и главное, что следует сказать о Льве Петровиче Феоктистове, — на его предложениях основан целый класс ядерного оружия. Называют иногда: первая идея, вторая идея, третья... Вот у него как раз была одна из таких идей, которая определила развитие целого класса ядерного оружия. И главное, он ее не просто высказал, а под его руководством это было доведено до технического воплощения. Это направление является основой для работы всего нашего института. До сих пор. Эта идея используется и в Сарове, но в меньшей степени. Мы же используем гораздо шире. Поэтому в значительной части российского ядерного оружия вклад этого ученого реально присутствует.
Но не только в оружии. Другая идея Льва Феоктистова позволила создать очень чистый промышленный заряд — исходная предпосылка была его.
— Это имело практическое применение?
— Заряды были испытаны, однако по назначению не применялись. Вообще Льву Петровичу принадлежит довольно много научных идей, которые потом воплощались в технические конструкции. Но помимо этого были у него и такие исследования, которые не приводили прямо к созданию оружия. Он одним из первых предложил методы оценки электромагнитного импульса, который возникает при ядерном взрыве. Основополагающие идеи были у Льва Петровича и по другим направлениям. Например, в оценке действия так называемой нейтронной бомбы. Он этим тоже занимался.

— Если следовать его собственным высказываниям, он довольно критично относился к самой этой идее...

— К нейтронной бомбе? Безусловно.

— Какое значение имели те выводы и тот отчет, который был подготовлен с участием Льва Феоктистова? Они действительно уберегли нашу страну от бессмысленных трат? Ведь Лев Петрович достаточно категорично утверждал, что это грандиозная «деза», специально запущенная американцами, чтобы втянуть нас в новые расходы...               

— И это было. Но в результате были созданы очень интересные физические инструменты, которые можно было использовать просто для научных исследований. Так что как оружие это неэффективно, а как физический инструмент это очень интересно. У него был большой интерес к использованию ядерного взрыва как физического инструмента, поскольку при этом создаются условия, которые нигде в лаборатории получить невозможно. То есть можно изучать свойства веществ в совершенно невоспроизводимых на Земле условиях. Можно изучать физические процессы, которых больше нигде нет — разве только в звездах, на огромном расстоянии от Земли.

— Наверное, далеко не всегда казалось очевидным то, что он выдвигал и отстаивал. Оппоненты у него были серьезные?

— Конечно. И внутри института, и — еще больше — со стороны Арзамаса. Но это очень полезная вещь, потому что недостатки, если они были, скорее обнажались, появлялась возможность их устранить. Это была, как правило, нормальная дискуссия, какого-то враждебного отношения не было. Оппоненты были научные, а не злобные.               

— Как он к критике относился — научной, товарищеской?

— Вообще он был человек очень эмоциональный, поэтому достаточно пристрастно относился к работам института и к его имени. И если их задевали, если были какие-то необоснованные высказывания, воспринимал очень горячо, болезненно.

— Когда задевали его лично?

— Я бы не сказал, что это происходило, когда его лично задевали. Скорее, когда работы недооценивались или не признавались. Порой была довольно резкая реакция. А большей частью он посмеивался. Предпочитал сводить к шутке. Он ведь был достаточно ехидный человек, и на язык ему лучше было не попадаться.

— Ехидный, потому что еще и остроумный?

— Ну да.

— А вам не приходилось попадать ему на язык?

— Конечно приходилось. Но что делать — у нас бывали дружеские пикировки.               

— Известно, что они с Александрой Ивановной были большие мастера на розыгрыши. Лев Петрович об этом и сам кое-что успел рассказать в первой книге...

— Да. А еще есть такая байка. За годы она успела обрасти подробностями, попутными легендами. Как-то проходило у нас большое совещание. И с него в Москву возвращалась делегация, в которой были Зельдович, Сахаров, несколько человек от нашего института, в том числе Лев Петрович. Тогда самолеты напрямую до Москвы не летали. У нас была посадка в Казани. А там оказалось, что лететь дальше не на чем — пассажирского рейса на Москву в ближайшее время не предвиделось. И тогда Яков Борисович Зельдович собрал у всех удостоверения — большую стопку красных книжечек: геройских, лауреатских — и пошел к начальнику аэровокзала. Результат оказался такой: задержали готовившийся к отправке грузовой Ан-10, выбросили часть груза и в заднем салоне смонтировали кресла. Нам пришлось с час подождать, пока эти кресла привинтили. Короче, рассадили и везут в Москву.

Стюардессы были страшно заинтригованы — что за птицы такие, из-за которых самолет задержали да еще груз выбросили. И они, выждав для приличия несколько минут, начинают выпытывать — что, дескать, за компания. Лев Петрович на пару с Бунатяном принимают важный вид: «Мы ничего вам сказать не можем, у нас такая закрытая компания...» А у тех интерес еще пуще: «Да ладно вам, скажите!» — «Хорошо. Но только по секрету. Это цирк. Группа очень известных артистов цирка, а самый главный фокусник — это вот, Андрей Дмитрич... — показывают на Сахарова: — Правда, Андрей Дмитрич?» Андрей Дмитрич с таким же важным видом кивает: «Правда».

А те не знают, то ли верить, то ли нет. Но интересно же. Снова начинают приставать с вопросами: «На цирк вы не похожи. Скажите правду». А Льву только этого и надо: «Так и быть. Но чтобы больше никому — договорились? У нас тут была сходка, и везете вы компанию всемирно известных воров в законе, а Андрей Дмитрич — главный медвежатник...» И снова показывает на Сахарова. Андрей Дмитрич соглашается и с этой ролью... Так до самой Москвы и развлекались — девушек заморочили совершенно.               

— Надо полагать, вы не только в этой поездке были с Феоктистовым. И не только на совещания вместе летали. На полигонах тоже приходилось бывать?

— Да, мы были вместе с ним под Семипалатинском и на Севере. Но не на самой Новой Земле, где осенью 62-го проходила последняя сессия воздушных испытаний, а на станции Оленья, под Мурманском.

— Там готовились заряды?

— Да, и оттуда поднимались самолеты курсом на Новую Землю. Носитель сбрасывал «изделие», а другой — самолет-лаборатория — параметры регистрировал.               

— А в чем заключалась ваша задача?

— Когда шло наше «изделие», мы осуществляли авторский контроль за сборкой. Не участвовали сами, но при этом присутствовали. И если какие-то вопросы возникали, мы консультировали. А потом принимали участие в обработке результатов измерений, конечно.  

— Испытания были удачными?

— Тогда была целая серия. И началась она с крупной неудачи, хотя именно на то «изделие» возлагались определенные надежды. Но мы тогда сработали очень оперативно: разобрались в ситуации и успели подготовить повторное испытание. Заряд сработал очень хорошо. По этому поводу был банкет прямо в Оленьей. Почему-то запомнилось, что Николай Иванович Павлов, наш начальник главка, сразу после банкета надел коньки и пошел на каток...               

— Последнее воздушное испытание, как теперь известно, нашей страной было проведено 25 декабря 1962 года. В этот день над Новой Землей было сразу два ядерных взрыва...               

— Да, но в этих испытаниях я уже не участвовал.

— А на Семипалатинском полигоне вы когда в первый раз оказались?

— В ноябре 55-го, на испытании первого настоящего водородного «изделия». Тогда был полный сбор, начиная с Курчатова. Сахаров там был, Зельдович. Из тех, кто помоложе, — Феоктистов. А я тогда совсем еще молодым специалистом был. Начальство расположилось подальше, а мы со Львом — на передовой позиции, в семнадцати километрах от эпицентра. Мощность взрыва — две мегатонны, так что очень сильный был эффект: и ударная волна, и сама вспышка. Яркое осталось впечатление.

— Было чувство сопричастности?

— Конечно. Пусть и немного, полгода всего, но я уже этим занимался. И Лев, насколько я помню, там же начал заниматься электромагнитным излучением.

— А кого вы могли бы назвать учениками Льва Петровича? Кто продолжает, развивает начатые при нем работы?

— Так вот прямо назвать кого бы то ни было учениками в нашем деле сложно. Долгие годы работал вместе со Львом Петровичем, был его ближайшим помощником Борис Михайлович Мурашкин. Они очень тесно сотрудничали. А таких индивидуальных, в привычном смысле, учеников, пожалуй, и нет. Он не очень любил заниматься натаскиванием. Это не его.              

— Как педагог он ни к кому не привязывался?

— Он мог бы очень хорошо читать лекции. И в Москве, я знаю, он делал это блестяще, а здесь как-то было не до этого. На мой взгляд, ему было скучно возиться с людьми, которые в его деле чего-то не понимают.

— А став старше, осознал ценность этого?

— Нет, он и раньше любил — и, главное, умел — объяснять, например новые идеи.               

— Но не с целью обучить кого-то?

— Нет. Скорее — чтобы убедить начальство, зажечь или даже удивить коллег. Он ведь был очень увлечен своей работой. И часто, когда он что-то рассказывал Романову или Забабахину, мы при этом присутствовали. Такое опосредованное влияние с его стороны было очень сильным...

Что характерно, он не любил полагаться на справочники. Если и заглядывал, то скорее за числовыми данными, а так, что ему нужно было, исходя из его понимания, он выводил сам. Возможно, по этой причине у него нередко возникали совершенно неожиданные и очень интересные подходы — не только чисто технические, но и научные. Из них иногда вырастали серьезные научные идеи.

Надо сказать, что в этом смысле он был близок к Сахарову. Хотя Андрей Дмитриевич этим кокетничал, любил говорить: «Я не знаю, почему это так, но я уверен, что это так...» А на самом деле он до этого сидел и выводил — не одну страницу исписывал. У Льва Петровича такого кокетства не было, это было как-то естественно. Плюс к этому у него была совершенно блестящая техника рассказа за доской и техника численных оценок. Когда они с Бунатяном выступали у доски, это было просто шоу для людей, которые понимали, о чем идет речь. Так было интересно следить — может быть, даже не за содержанием, а за ходом его мысли.

— Должность заместителя научного руководителя в этой связи его не тяготила? Это ведь круг подчиненных, какие-то административные обязанности... Каким он был начальником?   

— Он определенно не любил заниматься административными делами. В этом смысле его противоположностью был его друг Армен Айкович Бунатян. В одном здании сидели и теоретики (начальником теоротдела долгое время был Феоктистов), и математики во главе с Бунатяном. Так вот, все хозяйственные дела были традиционно за математиками, все хозяйственные службы выходили на Бунатяна. И он хорошо с этим справлялся...               

— А как держался Лев Петрович в отношении начальства?

— Вы знаете, нам все-таки с начальниками повезло. Никто особенного чинопочитания не требовал.

— Даже когда в должности директора института был военный? Ломинский ведь был генерал?

— Да. И Забабахин был генерал. Правда, форму не любил, и она на нем не очень-то сидела. Попробовал бы кто-нибудь при нем заняться подхалимажем...

— И что было бы?

— Да просто высмеял бы. Чтоб другим неповадно было. Вот уж что-что, а это ему было никак не свойственно. При всем том ко Льву было немножко особое отношение. Признавали, что это человек выдающийся, на что-то закрывали глаза. Хотя не везде и не всегда. Помню, приехали как-то летом на совещание в Москву. Было очень жарко, и Лев пришел в одной рубашке — в министерство, на серьезное заседание... Ефим Павлович Славский без внимания этот факт не оставил: «Ты что пришел так? Купил бы костюм, как у меня. У тебя что, денег нет? Так я тебе дам...» Вроде и пожурил, но как-то даже с любовью... Его, безусловно, ценили — и не просто как очень хорошего работника. Министру он был явно симпатичен. В отношении других я этого не замечал.

— Харизма, как теперь выражаются, была у Льва Петровича? Или это что-то совсем другое?   

— Это большое человеческое обаяние, которое многие на себе испытали. Всегда привлекала его по-детски распахнутая натура, некоторая даже, знаете, наивность. И что еще необходимо отметить — не любил надутых индюков и к самому себе относился с изрядной долей самоиронии, любил подшучивать над собой. Детскость в нем уживалась с врожденной артистичнстью, он любил играть и разыгрывать других. Надо сказать, и то и другое у него неплохо получалось...

— Но почему-то на самом взлете профессиональной карьеры он вдруг захотел «сменить тему». Как вы объясняете решение Феоктистова оставить оружейную проблематику и перейти на другую работу? Ему ведь тогда еще и пятидесяти не исполнилось — казалось бы, творить и творить в той сфере, где ты профессионал...

— Вы правы, в 77-м, когда Лев Петрович твердо решил уходить, ему было сорок девять. И тут сложный комплекс причин. Во-первых, Шура — жена Льва Петровича и друг нашей семьи — хотела уехать. Это был очень сильный фактор. Она стремилась в Москву, потому что дети, поступив в МГУ, по ее выражению, «остались одни». Во-вторых, у самого Льва Петровича постепенно сложилось ощущение, что основная задача решена — оружие создано.

— И не просто создано — обеспечен минимум паритет. Мы перестали быть догоняющими?   

— В общем, да. И, по выражению самого Льва Петровича, самые интересные задачи здесь уже решены. Во всяком случае, для него как для физика-теоретика. Но были, я думаю, и третье, и четвертое, и, возможно, другие обстоятельства. Его разоруженческих настроений мы тогда явно не ощущали, но какие-то мировоззренческие подвижки начались, видимо, еще здесь. То, что вылилось позже в его выступления, что вошло в его статьи и книгу, созревало не один год.

Ну и конечно, большую роль для него как для ученого сыграла в свое время встреча с Николаем Геннадиевичем Басовым. Когда они только познакомились, Лев очень понравился Басову, и тот его активно приглашал.

— А где они познакомились?

— По-моему, в Звенигороде. Там довольно регулярно проходили конференции по инерциальному лазерному термояду, а Лев этим очень увлекся. Он одно время даже говорил: а давайте мы создадим институт лазерного термоядерного синтеза. Где-нибудь построим дом, но не в Москве, и там будем этим заниматься. А Басов вместе с Крохиным уже тогда серьезно занимались этими делами. И его именно на эту работу приглашали. Правда, попал он туда не сразу — к Басову Славский его просто-напросто не отпускал. В конце концов ему сказали: из Минсредмаша мы тебя не отпустим. Если хочешь, езжай в Троицк — там был филиал Курчатовского института. Совсем немного Лев Петрович поработал в Троицке, потом в Курчатовский институт перешел, и там как-то не сложилось у него. Какое-то отношение непонятное было: должность дали вроде бы серьезную — заместителя директора по оборонным работам, — а чем там конкретно заниматься, было непонятно. В конце концов он все-таки ушел в ФИАН.

Фото С. НОВИКОВА
 

Адрес Новости История Структура События Результаты Разработки Конкурсы Мероприятия Газета
 Web-сайты