"И приговор нашептывает время..."
2004 год - год 80-летия Булата Окуджавы

…Совесть, благородство
                    и достоинство —
Вот оно, святое наше
                    воинство.
Протяни ему свою ладонь,
За него не страшно и в огонь.


Лик его высок и удивителен.
Посвяти ему свой краткий век
Может и не станешь
                    победителем, 
Но зато умрешь как человек.

   Тот, кто написал эти молитвенно-талантливые строки, был отважен и знал горечь утрат. Запоминалась поначалу звучная фамилия – Окуджава. В пору далекой теперь от нас «оттепели» удивительные песни этого барда, опережая появление его пластинок и книг, расходились в народе с помощью магнитофонного самиздата. Небодряческие тексты еще не распалили идейно выдержанных вурдалаков, а веяло от них неким нравственным сопротивлением.
   «Песенка о голубом шарике», «Полночный троллейбус», «Дежурный по апрелю», «Шарманка», «По смоленской дороге» — такая странная лирика не звучала со сцены и телеэкрана, не была официально признана, но пробивала дорогу к сердцам. Меланхолический, не сильный голос и неброская авторская манера исполнения под гитару вызывали в памяти «Бригантину», настрой дружеского «междусобойчика», бесед и напевов «для внутреннего потребления».
   Чувствовалось, что песни выстраданы, а насколько и каким образом выверены судьбой автора – узнать об этом удалось значительно позднее.

 Оказалось, что существует особая, роковая связь поэта с Уралом. Отец Булата, первый секретарь Нижне-Тагильского горкома партии Ш.С. Окуджава в феврале 1937 года был арестован вслед за руководителем Уралвагонстроя  Л.М. Марьясиным, обвиненным во вредительстве. В решении судьбы их на пленуме ЦК КПСС сыграл зловещую роль сталинский соратник Молотов,назвавший Окуджаву вместе с Марьясиным вредителями-троцкистами, после чего по приговору НКВД они были расстреляны.               

 Для Булата, сына «врага народа», лукаво озвученная вождем пословица «Сын за отца не отвечает» все же, слава богу, оправдалась: он уцелел, оставшись без родителей двенадцатилетним мальчуганом, позднее попал на фронт и получил ранение, учился в Тбилисском университете, стал работать учителем. С матерью, Ашхен Степановной Налбандян, встретился после десятилетней разлуки, когда ее в 1947 году выпустили из лагеря. В книге «Ваше благородие, госпожа удача» (Москва, ЭКСМО, 2002) опубликованы фотография матери с сыном и его пронзительный рассказ о встрече после ее возвращения. В кратком предисловии Булат Шалвович поведал, как после переезда в Москву пришло к нему в поэзии второе дыхание. «По ходу действия» автора дополняют друзья — Александр Володин, Юлий Ким, Александр Городницкий, Юрий Левитанский и другие. Книги Окуджавы разлетались, как песни.

Признание. Общение народа и поэта… Однако было далеко не только так. Он много ездил по стране, выступал и на Урале и в Забайкалье,где мне довелось работать в окружной военной газете. И вспоминается эпизод, о котором не сказано в книге. После публикации в альманахе «Тарусские страницы» повести «Будь здоров, школяр!» над головой Окуджавы нависли тучи. Блюстители соцреализма обвинили автора в том, что несмотря на свое фронтовое прошлое, он изобразил в повести не нюхавшего пороха, растерянного солдата, а паники в произведениях о Великой Отечественной войне быть не может. К тому же без ведома автора повесть вышла еще и за границей. По тем временам это считалось такой крамолой, за которую и маститого Бориса Пастернака подвергли так называемому «всенародному осуждению», а проще говоря – ошельмовали.

На одном из выступлений Окуджавы в Кишиневе ему (не иначе как по рекомендации «литературоведов в штатском») подбросили вопрос: как относитесь к Александру Солженицину?

Напомним читателю, что к тому времени Александра Исаевича уже изгнали из Союза советских писателей, готовилось и его, Нобелевского лауреата, изгнание из России. «Упорно распространяют слух о том, что Солженицин – Солженицер. Хотят и по этой линии вести черносотенную атаку» — свидетельствовал в «Новомирском дневнике» Алексей Кондратович.

— Хороший писатель и честный человек. Соответственно этому я и отношусь к нему.           

 Так ответил тогда Булат Шалвович, чем вызвал огонь на себя и подвергся остракизму. На заседании парткома в Москве его исключили из партии. Этоозначало по тем временам отлучение от публичных выступлений, перед ним закрывались и  эфир и двери издательств. В семидесятые годы термин «враг народа» заменило клеймо «диссидент». Вот уж действительно — «и приговор нашептывает время», как писал Булат.

 Не зря, однако, сказано и другое: «Поэт в России больше, чем поэт». Попробуй запретить песню, звучавшую с экрана в кинофильме «Белорусский вокзал». Ее пел едва ли не каждый фронтовик. А песню «Ваше благородие, госпожа удача!» из полюбившегося космонавтам фильма «Белое солнце пустыни», который экипажи смотрят Звездном городке перед полетами? Такие песни «не задушишь, не убьешь…»

Основываясь на здравом подходе, поэт Георгий Граубин, в ту пору руководитель областного отделения Союза писателей в Забайкалье, пригласил Булата Шалвовича, уже известного и как автора исторической повести «Глоток свободы» о декабристе П.И. Пестеле, выступать «во глубине сибирских руд». Участвовал в этой поездке и автор знаменитой книги «Брестская Крепость» Лауреат Ленинской премии Сергей Сергеевич Смирнов, а покровительствовал столичным гостям другой Смирнов, первый секретарь Читинского обкома партии. Литературный праздник «Забайкальская осень» получил статус Всесоюзного мероприятия и широко освещался в сибирской и дальневосточной печати. И дошло тогда до партийного руководства в столице, что препоны популярности Окуджавы ставить нецелесообразно. Административный маховик повернули в обратную сторону. А Булата путешествие в краю, где отбывали ссылку декабристы, вдохновило на создание текста знаменитой песни «Кавалергарды, век недолог!» для кинофильма «Звезда пленительного счастья».

 Наряду с известными отечественными и «эмигрантскими» авторами А. Ахматовой, Л. Бородиным, А. Галичем, Г. Владимовым, В. Некрасовыми другими Булат Шалвович стал публиковаться в журнале «Грани», который способствовал развитию свободной мысли, боролся с пережитками тоталитаризма в душах людей и помогал восстановлению прерванных традиций русской культуры. В сентябре 1989 года на традиционной международной книжной выставке-ярмарке на ВДНХ (ныне ВВЦ) в Москве мне, как редактору издательства «Наука», довелось присутствовать на встрече с редакторами ведущих литературных журналов и писателями. Выступал там и Окуджава. Он сидел в президиуме вместе с Анатолием Ананьевым, Алесем Адамовичем, Василем Быковым и другими. Выглядел щупловатым, усталым и каким-то словно бы отрешенным от этого зала, в котором чувствовалось нетерпеливое ожидание, характерное для первых лет перестройки, ожидание свержения отживших стереотипов, оглашения каких-то новых ориентиров и вех. Незадолго до того он побывал в Париже, и основным содержанием его выступления стал тезис о единстве русской культуры, о публикации в России лучших произведений, созданных в эмиграции и в течение многих лет всячески отторгаемых адептами соцреализма, а потому недоступных широкому читателю.

Он говорил, что перестройку характеризуют как время, когда стало интереснее читать, чем жить, хотя это, конечно, не совсем так. Ссылался на публикации известной в Париже газеты «Русская мысль», ориентирующей и отечественного читателя на возвращение утраченного литературного наследия, а еще обратил внимание и на статью парижского корреспондента «Правды» Большакова, где упоминалось о том, что на чужбине писателями-эмигрантами было создано множество значительных романов и повестей; книги поэтов «серебряного века», антологии, обширная мемуарная литература, которая нуждается в научном подходе и издании в России, чтобы стать доступной отечественному читателю. Выступление Окуджавы вызвало тогда неоднозначную реакцию, но то, что он сказал, почти физически ощутимо впитывалось аудиторией.

«На мне костюмчик
                    серый-серый,
Совсем как серая шинель,
И выхожу я на эстраду,
И тихим голосом пою» —

так он писал когда-то о себе.

В тот вечер он не спел ни одной песни. О том, что будет учреждена всероссийская литературная премия имени Окуджавы и настанут времена международных конкурсов, когда его песни будут звучать на разных языках в исполнении артистов Европы и Америки, он не догадывался.

Эдуард Молчанов