Вертикаль власти: почему это делается?

Инициативы Президента России по реформированию политической системы вызвали в обществе значительный резонанс. Критика этих инициатив, исходящая из уст политиков и экспертов, опирается главным образом на представления о демократии, ядром которых являются права человека (главным образом политические и гражданские), политическая конкуренция (предполагающая, в свою очередь, наличие многопартийной системы и института свободных политических выборов) и ограничение вмешательства государства в различные сферы общественной жизни. Соответственно острие критики направляется на президентский тезис о необходимости усиления государства за счет выстраивания «исполнительной вертикали». Сильное государство рассматривается здесь как потенциальная или реальная угроза правам личности, политическим свободам и политическому многообразию, а президентские инициативы интерпретируются как очередное «закручивание гаек».


 

Разделяя обеспокоенность авторов представленной точки зрения о последствиях президентских новаций, мы, тем не менее, хотели бы задаться вопросом не только о том, что и как делает президент с политической системой страны (об этом уже написано и сказано немало), но и почему он это делает. Иными словами, существует ли некая объективная логика поведения верховной российской власти, подтолкнувшая ее (власть) на выбор этатистского (государственнического) сценария развития страны.

Ответ на этот вопрос предполагает, как минимум, обращение к опыту советского режима, лишь недавно ушедшего в прошлое и хорошо знакомого большей части населения России. Тем более что повод для такого обращения дает сам президент, неоднократно высказывавшийся в уважительном тоне об опыте советского государства (хотя и с оговоркой о его нежизнеспособности в изменившихся условиях). В этом смысле, учитывая, что советская система строилась на специфическом сочетании авторитарных и демократических принципов, позволявшем успешно решать задачи развития и обеспечения безопасности страны в течение длительного времени, нынешние президентские инициативы объективно соотносимы с советским периодом. Однако дихотомия «тоталитаризм — демократия», заложенная в основу легитимации власти в постсоветской России, не позволяет не только вести позитивное обсуждение этого вопроса, но и, возможно, адекватно его осознавать. Между тем в серьезном обсуждении нуждается само понятие демократии, проблема разнообразия ее моделей и исторических форм, задача выработки такой модели реализации демократических принципов, которая была бы адекватна потребностям развития страны.         

Тот факт, что политическая система России исторически имела принципиальные отличия от систем западноевропейских, является сегодня общепризнанным. Обычно отмечают мобилизующую роль государства по отношению к обществу, традиции сотрудничества с царской властью, а не торга с ней за права и привилегии. Указывают, что менталитет народа, модели поведения сформировались в иных условиях, нежели в Западной Европе, и т.д.               

Большевики, захватив власть в 1917 году, исходили прежде всего из постулатов своей доктрины и конкретных обстоятельств. Однако оказалось, что, отвергнув дореволюционное прошлое, они путем проб и ошибок пришли к системе, имевшей черты преемственности с этим прошлым. Сильное авторитарное государство, установка на консенсусное принятие решений, сотрудничество с властью и другие черты сближали новые политические механизмы с многовековой политической традицией. При этом советский режим приобрел качественные отличия от традиционного, связанные главным образом с процессом демократизации (включавшим рекрутирование элиты «из низов», «социальную демократию», специфическое участие населения в общественно-политической жизни страны «под опекой» КПСС и пр.). Но, пожалуй, самым важным (и не до конца осмысленным) было то, что политическое развитие в СССР шло в русле модернизационных процессов, хотя это развитие и приняло иные, нежели в западном обществе, формы. В советский период реализовалась альтернативная по отношению к западной модель политической и социальной модернизации.

Поиск большевиками адекватных политических механизмов, которые включали бы провозглашенные в октябре 1917 года принципы и в то же время позволяли бы реализовать задачи удержания власти, реформирования общества и развития страны, шел более десяти лет, до конца 1920-х. Найденные же формы настолько отличались от идеалов революции, что многие ее участники восприняли их как предательство первоначальных идей. Достаточно вспомнить недовольство партийцев свертыванием «внутрипартийной демократии» и бурные дебаты вокруг решения вопроса о «назначенном секретаре», предполагавшего назначение партийных руководителей из центра по согласованию с местной организацией при формальной процедуре избрания. Однако именно эти меры позволили выстроить жесткую вертикаль государственной власти и обеспечить высокую степень вертикальной интеграции общества в условиях его трансформации и модернизации, не отказываясь при этом полностью от демократических процедур.

Как ни покажется парадоксальным на первый взгляд, но выдвинутые сегодня реформаторские предложения объективно имеют общую логику с тем, большевистским, курсом, хотя сам президент вряд ли основывался в своих выводах на перипетиях внутрипартийной борьбы 1920-х годов. Более того, вызывает интерес и сам период выдвижения президентских инициатив (прошло чуть более десяти лет с момента провозглашения России демократической страной), позволяющий, возможно, говорить о повторении циклов политического развития, о том, что революционные «переходные периоды» после ряда функциональных кризисов заканчиваются тем или иным вариантом усиления государственной власти.

Стоит обратить внимание и на сходность условий, в которых актуализируются идеи централизации и концентрации государственной власти. Сегодня, как и в двадцатые годы прошлого века, вновь стоит задача модернизации общества, преодоления технико-экономического отставания от ведущих мировых держав, удержания своего достойного места в системе международных отношений и обеспечения безопасности страны, преодоления сепаратистских настроений в «окраинных» территориях Федерации и адекватного выполнения решений центра, борьбы с организованной преступностью и коррупцией. Вполне понятно, что выстраивание «властной вертикали» вновь рассматривается как рычаг, способный обеспечить выполнение названных задач. В то же время полный отказ от демократических механизмов столь же проблематичен, как и в предшествующую эпоху, ибо демократическая идея, хотя и в принципиально различных интерпретациях, составляет основу легитимации обоих режимов.

Умозрительно угроза ликвидации демократических устоев современного российского общества, естественно, существует. Поводом для такой ликвидации может стать, например, крайняя степень внешней угрозы. Не случайно официальная пропаганда политической реформы опирается на тезис о борьбе с международным терроризмом, подкрепляя его призывами к сплочению нации перед лицом террористов-интервентов. Однако ясно, что причины президентских новаций по реформированию политической системы глубже, они заключаются в неспособности государства эффективно решать весь спектр возложенных на него задач.

Здесь заметим: внешняя угроза (даже искусственно раздутая официальной пропагандой) может быть преходящей, однако задача состоит в обеспечении выживания демократических принципов, в выработке механизмов их латентного существования, предусматривающих возможность последующей актуализации. Советский опыт таких механизмов не предлагает.    

Идеологическим обоснованием перехода от советского режима к либерально-демократическому были и во многом остаются поныне ошибочные представления о том, что либеральная демократия автоматически влечет за собой экономический рост и стремительное достижение уровня развития западных стран. Эти представления не выдержали эмпирической проверки. Более того, все чаще и чаще крупнейшие ученые мира подвергают критике саму концепцию модернизации (особенно ее америкоцентричный вариант), которую еще лет тридцать назад трактовали как желательную и необходимую для других стран. На практике эта концепция продемонстрировала, как заметил С. Хантингтон, «методологическую слабость, эмпирическую сомнительность и историческую бесполезность». Сам он еще в конце 1960-х годов исследовал проблемы упадка и нестабильности в «переходных обществах» и пришел к выводу, что изменения в них должны происходить поэтапно, при наличии сильных политических институтов, ведущей роли государства и ограничении гражданского участия, характерного для либеральных режимов. Позднее Хантингтон неоднократно подчеркивал, что концепции «расширения демократии» или «минимального государства» не подходят для развивающихся стран.              

Конечно, модернизация в постсоветской России имеет существенные особенности по сравнению со странами «третьего мира». Тем не менее Россия столкнулась с комплексом проблем, характерных для подавляющего большинства переходных (модернизирующихся) обществ: отсутствие существенного экономического роста или даже стагнация и упадок, обострение социальной напряженности, этнических, культурных и иных противоречий, нарастание конфликтности и насилия, распад социальных норм, маргинализация общества, коррупция госаппарата.

Мировой опыт свидетельствует: экономические прорывы в странах с такими проблемами (или хотя бы их частью) осуществлялись, во-первых, на основе авторитарных режимов, во-вторых, на основе наличия у этих режимов адекватной программы вывода страны из кризиса и, в-третьих, с помощью мощных иностранных инвестиций. Удачный опыт стран «третьего мира» привел к переосмыслению авторитаризма западными исследователями и появлению понятия «авторитаризм развития».

Современный «авторитаризм развития» связывается, прежде всего, с военными режимами (Чили, Южная Корея и др.). Однако наиболее яркий пример удачного экономического «рывка» на авторитарной основе демонстрирует наша собственная история, точнее — советский опыт (почему, собственно говоря, и интересны исторические аналогии модернизации «по-советски» с нынешними президентскими предложениями).               

Сможет ли президентский курс на выстраивание «властной вертикали» и постепенное свертывание «социального государства» ответить вызовам глобализации, обеспечить хотя бы сокращение экономического и технологического отставания России от развитых стран, изменить менталитет россиян, сделать их более мобильными и конкурентноспособными, или избранный курс ошибочен — это основной вопрос, и ответ на него даст только время. В конце концов, история изобилует не только замечательными примерами «авторитаризма развития», не меньше в ней и обратных примеров — «авторитаризма без развития».
 

Сергей МОШКИН, главный научный сотрудник
Института философии и права УрО РАН,
доктор политических наук