"Тот праздник, что вы мне писали..."

Проза на страницах «Науки Урала»
 

Аркадий ЗАСТЫРЕЦ

Способ хранения
 

Хранить в темноте, согревая собственным телом. Желательно на груди. Или на животе, в каком-нибудь невыразимом поясе из черного атласа с бархатными вставками, расшитом редким бисером и лиловым гарусом.
 

Хранить на солнце, но не в прямых лучах, а в рассеянных легкою тканью — тюлем, капроном, на худой конец марлей. По соседству с пожелтевшим и подтаявшим, но вполне еще свежим сливочным маслом.
 

Хранить в ладонях, не слишком крепко сжимая. Время от времени дышать на. Осторожно, слегка вращая головой, чтобы равномерно распределить выдох на поверхности.
 

Хранить в ларце, шкатулке, ящичке подходящего размера и любой формы, но непременно из тиса, дуба или сандала. Запирать на ключ от детей и собак.
 

Хранить на чердаке, в атмосфере непрерывного голубиного воркования, сквозняков и пылинок, танцующих в плоскости света между щелью и занавоженным полом.
 

Хранить в зимнем саду под фикусом, папирусом или пальмой, тщательно прикрыв дерном, лишайником или мхом.
 

Хранить по ночам, в бессонницы темном песке, под швейной машинкой, под бронзовой ступкой, под ванной.
 

Хранить по утрам под подушкой или на стуле у изголовья, рядом с теплой запылившейся водой в мутном стакане, таблетками, носовым платком, наполовину прочитанным «Барнеби Раджем» в темно-зеленом коленкоре.
 

Хранить зимой на таинственных антресолях, в зеленой обувной коробке, в бутылке с сухим вишневым ароматом «Bristol Cream».
 

Хранить летом в сундуке с нафталином, в ящике из-под старой посылки среди зеркальных шаров, зверей, птиц, подсвечников и самолетов.
 

Хранить в болезни и здравии, во время беспощадной войны и незаметного мира. Хранить до — указанным способом и по смерти — сами узнаете, как.
 

1998, №5

 

Андрей ГРОМОВ

* * *
 

Милая Катюша, тот праздник, что Вы мне писали, не состоялся, не получился как-то, не удался… Было, кажется, несколько строк о нем. Или же он совсем истаял, исчез без следа… Как снег прошлогодний… И было несколько строк, белых полей, и снега навалило по самую крышу, запятых и точек, букв понаписали…
 

Позвольте, наконец, и прочту.
 

Какое-то там гуляние. На вид все так заброшено и уныло. Брошенный тут же саквояж или пустырь увидели б Вы из окна поезда… Носов разбитых, цыган с медведями, народу — всего чуть-чуть. Устроенных будто на смех столов и стульев, елок наваленных, ветвей побитых… Ношеного, прежде годного на что-то, сейчас же просто разметанного, занесенного снегом, пестрящего тряпья — у тлеющих угольев и нас самих. Ребята жмутся к костру. Им, я вижу, не до веселья.
 

Дымного запаха откуда-то набежавших собачонок… Насовсем испорченного, и так и сяк уже негодного, содранного с головы треуха, кинутых рукавиц да мерзлой упряжи на снегу — хватило б, пожалуй, чтоб представить Вам это, будто уж названное, гулянье. Метель все не унималась… Честное слово — мне было очень грустно.
 

Впрочем, вот и об этом — как не сказать, как не вспомнить, да как тут вот и написали… Бывало прежде немножко и веселия. И тройки разъезжались — туда-сюда по кругу… Было тогда — и столов с самоварами, разговоров, слепящего света и музыки — всего вдоволь! Отбою от людишек не было — все бы им узнать, да успеть расспросить, да обличьем своим показаться! Зима — да вот ведь она какая!!! Тотчас и скатерок стелили всюду — белых-белых… Белизны, чтоб не соврать, самой необыкновенной! И лошадки!.. И лошадки… развозили снедь, пиво, квас, мед ли…
 

И пил я много. За Вас. По сторонам уж не глядя…
 

А народу-то бывало… И — ах! Что это? — Шалость, не более. Какой-то сорванец угодил мне прямо в лицо комком слежавшегося снега. Брыкаюсь… упал и лежу. Все вокруг хохочут. Тучи на небе разговаривают. А воздух! Зимой он особенный какой-то — с переливами, с запахом печеного хлеба и дымком чуть припахивает — глаза, значит, слезой застилает… Вот женщина… — о ней ли речь? И хорошо так, по-русски, ей и говорю: «Как Вы хороши… — Вы, Вы, Катюша! — и как я пространно ей объясняю, — Вы же совсем из другого теста, ведь Вы же совсем, совсем другая! А за то я Вас и люблю!» А она красавица… Представьте, я нисколько не скучал — снежинки летали все быстрее, горели ярче, кружились, падали на юбки, рукава, ресницы… Таяли на усах… Народ смотрел на нас с одобрением… Я, помнится, был шутлив, замечательно весел — а как она была хороша! Гуляли среди елок… — и другой раз… — вот ведь какую женщину встретил я на гулянии…
 

И опять о том же… Воздух свежий, морозный, горят щеки. Сам я задирист, неотразим, гуляю… Возле цыган с медведями народу собралось видимо-невидимо. Горе мишкам. Все же на них пальцами показывают, за шерсть дергают, щиплют даже, под нос суют не понять чего… Ах, самозванцы!.. И понес же тут на них Степан, не стар еще молодец!.. Кнутом гнал прочь, помахивал… — И тебе, разиня, а ну-ка, поспешай, проваливай!..
 

Что, кур во щах захотел?.. Я вот тебе! Кнута, а не пряника!.. Ну и тому подобное — срамное, тоже слышалось… Поговаривал — случалось… Чтоб в долгу не остаться, и я растянул гармонии — и весь вечер и ночь, потом еще… И как я пел! — Возможно ли передать?
 

Елки размахивали лапами. Меня несли на руках. Ах, Катюша, какое это было гуляние! Усаживали в троллейбус. Наказывали водителю, чтоб вез, и осторожнее, поглядывал по сторонам — так он был неумен, что все глаза на меня вытаращил и недоумевал…
 

Ну, тронулись. Вышел я, как положено, как всегда — дорогой не ошибся, на снег ступил. Упал все же. Поднялся, снова упал… Пошел, пошел — был дома. Был с Вами, был рассержен…
 

Я же Вас звал — почему же Вы не приходили, почему, Катюша? Я бы не пил вовсе. Я бы ванну принял. Или душ — попозднее… Крем, одеколоны, полотенце и прочее тоже в моем распоряжении. Я бы побрился, причесался… Сел бы поодаль. Тело б мне жег огонь. Мне б сам черт не был страшен. Ждал бы Вас, Вашей любви. Большой Вашей любви. И еще говорят слово — чуда!
 

1993, №15

 

Сергей ГЕОРГИЕВ

Из цикла «О чем говорил мудрец Лунь И»

Смерть и бессмертие
 

Однажды речь зашла об известном поэте. Мудрец Лунь И с печалью сказал:
 

— Несчастный, ему довелось пережить свою смерть.
 

Но тут мудрец Лунь И вспомнил другого стихотворца, еще более знаменитого.
— С этим же судьба обошлась совсем сурово, — сказал мудрец Лунь И про второго. — Он пережил собственное бессмертие.
 

Вопрос
 

Возвратившись после долгих странствий и поисков истины в родную деревню, мудрец Лунь И прежде всего спросил бедняка Цу:
 

— Добрый мой сосед, как ты жил все это время?
 

— Неплохо жил, — отвечал бедняк Цу. — Рису было вдоволь, и мы каждый день варили похлебку и пекли лепешки. Раз в неделю я приносил в дом свежие бананы, а на праздник ловил жирненькую утку…
 

— Ты не понял меня, — мягко остановил бедняка Цу мудрец Лунь И. — Я спросил тебя, сосед, не о том, что вы ели, а как жили во время моего отсутствия.
 

Прощание
 

Умирая, мудрец Лунь И призвал к себе любимого ученика Па Сюня и сказал ему:
 

— Благодарю тебя, милый юноша, велика твоя заслуга в том, что я очень много понял в этой жизни.
 

— Добрый мой учитель! — воскликнул пораженный Па Сюнь. — Ведь это я тебя должен благодарить!
 

Мудрец Лунь И слабо улыбнулся.
 

— Ты ошибаешься, славный Па Сюнь, — отвечал он. — Ибо ты лишь вступил на долгий путь познания и еще неизвестно, куда придешь.
 

1994, №12

 

Герман ДРОБИЗ

Моя биографщина
 

Родился во время сталинщины, стал пионером в годы бериевщины, комсомольцем – в дни хрущевщины, членом Союза писателей – в эпоху брежневщины. В школе изучал барщину и клеймил белогвардейщину, в литературном кружке разоблачал сентиментальщину, бульварщину и тарабарщину. Вместе со всем советским народом пережил штурмовщину и кампанейщину, затем митинговщину и бестолковщину, теперь переживаю беспредельщину и уголовщину и готовлюсь пережить партизанщину и акционерщину. Несмотря на всю эту чертовщину, всегда избегал нелегальщины, ни разу не участвовал в поножовщине, презирал халтурщину, признавал сдельщину и нашел себе в жены прекрасную женщину.
 

Считаю свою биографщину типичной для интеллигентщины.
 

1992, №10

 

Темные, маленькие, простые

(В помощь социологам)
 

Как известно, среди людей попадаются: а) темные, б) маленькие, в) простые. Каковы они на сегодняшний день в сравнении с днем минувшим? Позвольте поделиться краткими наблюдениями.
 

а) ТЕМНЫЕ. Определенно светлеют. Раньше говорили:
 

— Мы люди темные, грамоте не обучались.
 

Теперь:
 

— Мы люди темные, институтов не кончали.
 

И даже:
 

—…диссертаций не защищали.
 

Верится, скоро услышим:
 

—…в академию не баллотировались.
 

Прогресс налицо.
 

б) МАЛЕНЬКИЕ. Вроде бы становятся крупнее. Раньше (читал у классиков) заходит в лавку покупатель, спрашивает мальчика:
 

— Нельзя ли, братец, у вас в кредит товару набрать?
 

— Может, и можно. Я человек маленький, ничего не решаю. Пожалте к хозяину.
 

Теперь зайдешь к своему начальству:
 

— Нельзя ли для нашей лаборатории то-то и то-то?
 

— Может, и можно. Я человек маленький, ничего не решаю. Езжайте в командировку, пробивайтесь к хозяину.
 

Маленькие растут или большие мельчают? Пока неясно.
 

в) ПРОСТЫЕ. Явно становятся сложней. Лексикон расширяют. Нюансы осваивают. Показал я недавно одному простому человеку свою новую статью. Не понравилось ему.
 

— Я человек простой, — говорит, — мне проще надо. А у вас над статьей опять одна фамилия. Ваша. Сложно это. Не поймут. А ведь можно проще: ваша и моя. И еще проще: моя и ваша. А вот здесь… кого вы цитируете? Менделеева. Сложно это. А чего бы вам нашего директора не процитировать? Ведь куда как проще!
 

…Вот и все наблюдения. Если кто-то сочтет их а) слишком очевидными, б) ничего не решающими и в) малодиссертабельными, то прошу принять во внимание, что я человек а) темный, б) маленький, в) простой.
 

1988, №31
 

 

Иллюстрация: вариант обложки книги А. Громова работы художника А. Романюка.