Нина Ягодинцева: "Останься - ведь любишь"...

 
 

Нина Ягодинцева.   Сегодня (как, впрочем, и во все времена) поэзия — не столько способ существования языка, сколько способ его спасения. Как и живому существу, слову, чтобы выжить и заглянуть в будущее, нужны воздух и свет, воля и игра, единство энергии и покоя… да мало ли что еще? Мы пробуем — когда-нибудь у нас обязательно получится! — выразить в слове все «за» и «против» этого мира, все его «там» и «сям», «до» и «после». Это не вопрос человеческого самолюбия — это вопрос самосохранения. Поэзия — самосохранение изначально одухотворенного слова. Инстинкт? интуиция? рациональный поиск? — тут уж кому как нравится. Но за каждым поющимся словом — «тысячелетняя тоска любви и света», а за каждым новым образным решением — «то, что прежде света», до сих пор не изведанные глубины и кануны.
 

Стихам Нины Ягодинцевой свойственны одновременно глубина и возвышенность, философская отрешенность и нежная искренность, образность и несомненная реалистичность — черты естественной, живой речи и одновременно — атрибуты высокого поэтического стиля. «Тая, смущаясь, на вдохе немея», поэт говорит чеканно и непреложно, таков уж его удел. Дальнейшее — дело читателя: вспыхнет ли интерес? Состоится ли разговор?..
 


Е. ИЗВАРИНА
 


В печали ты ясна, а в радости жестока.
Но я тебя люблю и помню лишь о том,
Как сладко пить вдвоем твое вино восторга,
С неведомой войны вернувшись со щитом.
В печали ты ясна, в печали ты прозрачна,
И тайной глубиной мерцаешь, как звезда —
Но страшно пить вдвоем твое вино удачи:
Ты выбираешь раз и губишь навсегда.
Не родина, не мать — одной любви под силу
Простор твоей души, пожар твоей крови.
Но только для тебя я эту жизнь просила,
И отдаю тебе — как хочешь, так крои.
В печали ты ясна — я повторяю это
Как заклинанье — вслух, и вся печаль во мне
Восходит, словно свет, а то, что прежде света,
Жемчужным холодком покоится на дне…
 


* * *
 


Когда в распахнутый закат,
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле,

Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля —

Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьет прямо в сердце, как река
О парапеты.

Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: никогда
На все «однажды»…

И сердце плещется не в такт —
Ладони ранит,
И все обманчиво, да так,
Что не обманет.
 


* * *
 


Август, в покорной листве запропавший,
Август, вишневым вареньем пропахший,
Яблочный Спас, золоченая медь,
Горлышко, пробующее петь
Слабую песенку, слов не имея,
Тая, смущаясь, на вдохе немея…
Август — на пряный его аромат
Поналетят, зажужжат, загремят
Страстные и равнодушные осы,
Смуглые, влажно ворчащие грозы —
Те, что охотились до Ильина,
Черпая смуту от самого дна…
Тонкий дымок листопадного вкуса,
Пар, над кастрюлей клубящийся густо —
Можно варенье мешать черпаком,
Пеночку слизывая тайком,
Яблоко грызть или в воду глядеться —
Глупая девочка, сладкое деревце…
 


* * *
 


Так стоят на паперти,
Но не тянут рук.
Мне довольно памяти,
Памяти, мой друг.

Если даже «здравствуйте»
Мне сказать нельзя,
Так довольно радости
Опустить глаза…
 


* * *
 


Любимый, мне снилась разлука.
Любимый, разлука легка,
Когда непокорную руку
Покорно отпустит рука.

Прощай, я тебя отпускаю.
Но в дымном январском раю
Рассыплюсь я снежною стаей
По левую руку твою.

И буду лететь я следом,
Куда б ни направился ты,
Сиреневым утренним снегом
Твои заметая следы.
 


* * *
 


Зима стояла у киоска,
У самых нежных хризантем,
И капли голубого воска
Стекали вдоль стеклянных стен.
Угрюмый город спал, неприбран,
И ты сказал: «Душа болит…»
Цветам, как будто странным рыбам,
Был свет до краешка налит.
Они плескались, лепетали
И вглядывались в полумглу,
Растрепанными лепестками
Распластываясь по стеклу.
И, позабыв свою работу,
На низком стуле у окна
Цветочница читала что-то,
Как смерть, наивна и юна.
 


* * *
 


Смиренница — сиреневая ветвь,
Соперница — опущены ресницы.
Ты плакала, а я хотела петь,
Но и тебе, и мне пришлось смириться.

Тебе любое зеркало к лицу,
А мне и океанской глади мало.
Когда ты в белом молча шла к венцу,
Я в черном и с ножом в толпе стояла.

Одна отпустит из дому в поход,
Другая дверь запрет и ключ запрячет.
Одна вослед, закрыв глаза, поет,
Другая наземь падает и плачет.

Но обе мы — ты плоть, а я душа,
Ты сверстница, а я намного старше,
Как ледяную воду из ковша,
Пьем это небо — всепрощенье наше.
 


* * *
 


Останься — ведь любишь, останься хоть жилкой
Запястья, ручья, — прорасти камышинкой,
Поймай переливчатый воздух весны
На острую вспышку небесной блесны!
Останься, не мучай. Молчаньем, украдкой,
Разжатой ладонью, растрепанной прядкой,
Тетрадкой — раскрытой, чтоб вырвать листок…
Хотя бы дословно. Хотя бы меж строк.
И даже не трепетом воздуха — крылья
И так осыпаются радужной пылью —
А просто пробелом, горящим мостом
Для тех, кто на этом краю — и на том…
 


* * *
 


О, эта жизнь захватывает дух
В неумолимый плен,
Не хлеб, но легкий тополиный пух
Даря взамен!
Протянешь руку — он летит в испуге прочь,
Замрешь — и вот,
Наивный страх пытаясь превозмочь,
Он льстит и льнет.
И как посмеешь этот дар принять?
А не принять?..
Боишься крылышко ему примять —
Учись пленять,
Как эта жизнь — жестоко и легко,
Одной тоской.
Как этот пух, которого легло
Невемо сколь.
 


г. Челябинск

 

 

 

10.03.06

 Рейтинг ресурсов