Skip to Content

200 ЛЕТ С КАРЛОМ МАРКСОМ

В этом году отмечается 200-летие со дня рождения Карла Маркса. Отношение к созданной им теории очень разное, однако она, вне всяких сомнений, оказала огромное влияние не только на развитие общественной мысли в последние полтора столетия, но и, как принято считать, коренным образом изменила жизнь человечества. Мы попросили дать свой вариант исторической оценки знаменитого учения одного из наиболее активных представителей современной марксистской философии на Урале, кандидата философских наук, доцента кафедры политологии и социологии Уральского государственного педагогического университета, члена Союза российских писателей Андрея Александровича Коряковцева.
— В «Нищете философии» Маркс писал о Прудоне: «Во Франции за ним признают право быть плохим экономистом, потому что там он слывет за хорошего немецкого философа. В Германии за ним, напротив, признается право быть плохим философом, потому что там он слывет за одного из сильнейших французских экономистов». А кто сам Маркс с современной точки зрения — экономист, философ или политический мыслитель?
— Суть марксизма в том, что он выше этих делений. Сам Маркс по этому поводу как-то заметил, что есть единственная наука — наука истории, человеческой истории. У самого Маркса, среди его трудов нет никакого «диамата», онтологического учения. Марксизму интересен только человек в его историческом развитии, в совокупности всех этих ракурсов — материальных и идеальных.
— То есть марксизм — это прежде всего метод?
— Таково известное изречение Энгельса. Вероятно, он имел в виду, что метод — это инвариантная основа, то, что делает марксизм марксизмом, а все остальное в нем может исторически меняться вслед за изменениями предмета изучения. Но ведь ясно, что именно предмет диктует метод. Скажем, животных не будешь изучать социологическими методами. Отсюда вопрос: если метод марксизма так же изменчив, то что инвариантно в самом методе? Собственно, выяснению этого мы как раз и посвятили наше обстоятельное исследование, поместив марксизм в контекст истории западной философской мысли (Имеется в виду книга: Коряковцев А., Вискунов С. Марксизм и полифония разумов: Драма философских идей в 18 главах с эпилогом / Коряковцев А., Вискунов С. — Москва ; Екатеринбург : Кабинетный ученый, 2017. — 684 с. — ред.). Обычно марксистский дискурс ограничивается экономическими и социологическими темами, иногда встречается культурологическая тематика. Мы же решили рассмотреть человеческое мышление как таковое с марксистской точки зрения, преимущественно в историко-философском и методологическом ракурсе.
— До сих пор многие думают, что марксизм — это такой экономический редукционизм, где все многообразие мира сводится к экономике...
— Вульгаризация всегда проще для понимания. Экономический редукционизм — это тоже учение о человеке, только о человеке узко буржуазном, о таком, который смотрит на мир или на самого себя лишь с точки зрения своего экономического функционирования. Это и есть редукция. И эту редукцию, эту буржуазную точку зрения, выдают за марксизм, который по сути своей антибуржуазен! На самом деле у экономического редукционизма были другие источники, прежде всего позитивизм, но его удачно «упаковали» в марксистскую риторику…
— В 1934 году Д. Лукач написал статью «Ницше как предшественник фашистской эстетики». Насколько Маркс виновен в том, что делалось в ХХ веке с его именем на устах?
— Марксизм здесь просто повторил судьбу христианства: можно ведь спросить, виновен ли Христос в зверствах инквизиции? Выражение «идеи господствуют над людьми» — это только метафора, оборот речи. На деле люди господствуют над людьми, используя идеи как средство господства. А в этом качестве можно использовать любую, самую благородную, идею. Правильней было бы переместить оценку из сферы морали в сферу анализа. В самой теории марксизма есть нерешенные проблемы, есть недоговоренности, противоречия… Это и порождало возможность, скажем так, его произвольных интерпретаций, в том числе и таких, которые оправдывают практический произвол. Можно говорить о моральной ответственности марксистов, но не марксизма как такового.
— Сорок лет назад мы все были марксистами, потом наступило разочарование — прежде всего в его конкретном, советском варианте. А сейчас интерес к марксизму растет вновь…
— Сейчас мы живем в эпоху «золотого века марксизма». Может быть, не по качеству исследований — об этом судить рано — но по условиям существования. Марксизм стал непопулярен, даже гоним, он утратил связь с власть и собственность имущими — но все это нормальные условия его существования. В полном соответствии со своим содержанием марксизм должен быть, и, может быть, прежде всего, оппозиционным учением. Представьте себе, что учение анархизма было бы принято государством в качестве официальной идеологии: что бы это был за анархизм, что бы от него осталось? Делать академическую и любую другую карьеру на критическом изучении общественной реальности вряд ли возможно. Поэтому я бы даже сказал так: марксизм элитарен, но не в том смысле, как, скажем, постмодернизм. Марксизм элитарен, аристократичен благородством и сложностью своих целей, и эту элитарность он компенсирует всеобщностью и «приземленностью», реализмом проблем, которыми он занимается. 
— Подобная инверсия может произойти с любой идеологией. Тот же либерализм, например, вырождается в примитивную толерантность…
— Исторически либерализм тоже был когда-то революционен и маргинален: вспомним французских просветителей с их проповедью свободомыслия в условиях абсолютизма, гонения на Декарта, Бейля, Вольтера и т.д. Но поскольку теория либерализма не содержит критики частной собственности, она с приходом к власти буржуазии легко превращается из революционного проекта в идеологию господства. Сейчас дискурс «свобод и прав человека» не содержит в себе ничего революционного. А поскольку марксизм в общественной критике идет гораздо дальше либерализма, для него это смертельно.    
— Каково это – быть марксистом в современной России, «стране возрожденного капитализма»?
— В 1990-е я как марксист чувствовал себя чрезвычайно комфортно. Я воспринимал как должное враждебное отношение к марксизму со стороны академических кругов, возрождавших тогда русскую религиозную философию, позитивизм или философию Ницше или обратившихся к новомодным теологии, постмодернизму или феноменологии. Но плохо было то, что все разом бросились критиковать марксизм, однако никакой содержательной критики («критики» в кантианском понимании, как «анализ») не было. Было отрицание, шельмование, прямая клевета…
Сейчас интерес к марксизму возвращается, однако это процесс неоднозначный. Например, наша книга посвящена как раз критике марксистского учения, поиску его внутренних противоречий и проблем. И, с одной стороны, я с удовольствием наблюдаю, как те, кто порицал марксизм, искал «по ту сторону марксизма» какие-то научно значимые и современные смыслы, оказались в итоге научно несостоятельны. То есть они успешно состоялись как чиновники от науки, но не в качестве ученых. С другой стороны, меня ужасает предчувствие новой эпохи профанации марксизма. Недавно я был на вузовской конференции, и там люди с учеными степенями не ниже докторской пытались сопрячь идею «русского мира» и марксизм. В итоге получалась очередная вполне «военно-полевая» идеология. Есть все основания опасаться, что Маркс вернется к нам в еще худшем, еще более вульгаризированном виде, чем был в СССР.
— Что сейчас кажется наиболее актуальным, наиболее ценным в Марксе?
— Несколько лет назад гениальный английский музыкант Брайан Ино читал лекцию в Петербургской консерватории. Он говорил о культуре, о природе человека и об искусстве, но фактически это было популярное изложение мыслей Маркса из «Экономико-философских рукописей 1844 года». Возможно, Ино читал эту работу (он социалист по убеждениям), в его изложении идеи Маркса звучали свежо и актуально, хотя и без марксистской лексики. Или возьмем марксистскую политологию, которую часто считают самой устаревшей частью классического марксизма. Я имею в виду проблему партийности, которая была поставлена и решена Лениным в полемике с Бернштейном. Оба они опирались на тезис о том, что промышленный пролетариат не может самостоятельно выработать социалистические воззрения, отсюда возникает необходимость в создании партии рабочего класса, а далее они разошлись в вопросах стратегии. Но если мы откроем «Манифест коммунистической партии», то у Маркса и Энгельса пролетарская партия и ее стратегия выглядят совершенно по-другому: «Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом» и т.д. Классики делают акцент на политической самодеятельности рабочего класса и на мировом характере революционного процесса. Их проект партийной стратегии гораздо ближе к тому, что сейчас понимается под термином «народный фронт» и что сейчас оказывается наиболее состоятельным на практике. Это не замкнутая на собственных интересах партия, а широкое, интернациональное движение трудящихся.
— Считалось, что Ленин развивает учение Маркса, следуя за меняющимеся формами общественной жизни. И сегодня этот аргумент постоянно возникает в полемике: «Да, Маркс все верно объяснил для условий середины XIX века, но прошло 150 лет, общество поменялось, давайте пересматривать выводы».
— Маркс и Ленин отразили не только разные этапы развития рабочего движения индустриальной эпохи, но и разные его политические, культурные и даже психологические ситуации. И каждый был по-своему прав, прав ровно настолько, насколько западноевропейское общество середины XIX века отличалось от российского начала XX века.
Давайте посмотрим на то, как менялось общественное устройство Европы после Второй мировой войны. Повсеместно возникает так называемое «социальное государство», которое переживает расцвет в 50-е — 60-е годы XX века. Резко возрастает стоимость рабочей силы, и в этих реалиях марксизм дает меньше всего готовых ответов, хотя и становится актуальным поднимаемая им тема постматериальных потребностей (развитая франкфуртской школой и А. Маслоу). Но с 1980-х гг. эти завоевания постепенно свертываются, наступает эпоха неолиберализма. Неолиберальные правительства снижают стоимость рабочей силы и уменьшают перераспределяемый прибавочный продукт. Происходит возвращение к тому же классическому капитализму, который описывал Маркс — и актуальность марксизма резко возрастает. Классовая борьба снова становится зримой реальностью: вновь появляются всеобщие забастовки национального масштаба. Это происходит в еще недавно процветавших европейских странах — Франции, Дании. Другое дело, что рабочее движение в настоящее время деморализовано, оно всюду отброшено назад, либо в XIX век, либо даже на стадию доиндустриального общества. Забастовочное движение не идет дальше экономических требований. Марксисты сейчас оказались в интересном положении: революционная теория есть, а революционного класса нет.
— Это считается следствием изменения структуры общества, ведь теория «среднего класса» уверяет нас, что сегодня пролетариат составляет считанные проценты…
— Да, это одна из причин, хотя пролетариат пополняется неоднородно: и за счет гастербайтеров, и за счет рабочих новых, информационных, отраслей. По сути, формируется новый рабочий класс, и ему еще предстоит воспитание капиталом. Опровергает ли это учение Маркса? Да, если считать, что промышленный рабочий класс — это финал истории капиталистических отношений. Но сам Маркс никогда не ограничивал классовый антагонизм конкретной эпохой, в данном случае — индустриальной. Разворачивающийся ныне кризис неолиберализма заставляет державы прибегать к протекционизму, он способствует развитию промышленного капитала в ущерб финансовому, а развитие промышленного капитала влечет за собой и рост рабочего класса, а значит, усиление классовой борьбы, результатом которой станет новое «социальное государство» в его универсалистской форме, в которой достигнут максимум перераспределяемого продукта. А это вновь обострит проблему постматериальных потребностей, поднятую впервые Марксом. Одним словом, актуализирует его учение сам капитализм.   
— А кого сейчас можно считать «наследником Маркса»? Кто теоретик «номер один» среди наших современников-марксистов?
— Гораздо интереснее совсем другое: существует целый ряд «марксистов без марксизма» — когда люди излагают свой предмет совершенно по-марксистски, не считая себя марксистами. Я уже упомянул об Ино, человеке, в общем-то, далеком от политики. Другой ярчайший пример — американский экономист и социолог Джон Гэлбрейт. Его книга «Новое индустриальное общество» — классический образец мышления в русле Марксовых идей. Но сам себя он марксистом, разумеется, не считал: такое заявление было бы равносильно признанию догматики коммунистических партий. Можно сказать, что Маркс настолько вошел в плоть и кровь современной общественной мысли, что присутствует там всегда, даже если не упоминается его имя или не используется его терминология.
Вел беседу
Андрей ЯКУБОВСКИЙ
На фото: 30 апреля «Нью-Йорк Таймс» вышла со статьей под заголовком «С днем рождения, Карл Маркс. Ты был прав!»
 
Год: 
2018
Месяц: 
май
Номер выпуска: 
10
Абсолютный номер: 
1176
Изменено 04.06.2018 - 13:42


2021 © Российская академия наук Уральское отделение РАН
620049, г. Екатеринбург, ул. Первомайская, 91
document@prm.uran.ru +7(343) 374-07-47