"Мутный сон" Святослава

Екатеринбургский писатель и филолог А.П. Комлев, исследователь «Слова о полку Игореве», с которым читатели «НУ» уже встречались, предложил редакции свой вариант комментария одного из центральных фрагментов великого литературного памятника. Надо сказать, что по поводу «Сна Святослава» создана огромная литература, в том числе статья академика М.П. Алексеева. В то же время традиционный комментарий настаивает на нескольких вторжениях в текст, не мотивированных палеографически, содержит внутренние противоречия. Например, утверждается, что Святослав видит во сне собственные похороны. Но тогда знамения сна оказываются ложными, ибо ни по дальнейшему контексту «Слова», ни по летописным сведениям кончина Святослава отнюдь за этим не последовала… Предлагаемый комментирующий материал содержит прочтение текста, естественным образом снимающее указанные противоречия.

   «А Святослав мутен сон виде в Кыеве на горах. «Си ночь с вечера одевах темя, — рече, — черною паполомою на кровати тисове…». Оговорюсь, что цитируемый древнерусский текст приводится в избранной мною редакции приближенно к современным буквенным выражениям на основе акцентной реконструкции В.В. Колесова¹ . Рассматриваются случаи существенных разночтений относительно первого издания «Слова» и последовавших его публикаций.
   В первом издании дана разбивка «одевахъте мя». В комментарии Н.А. Мещерского и А.А. Бурыкина сказано: «Исправление, предложенное А. Глаголевым («одевахуть»), является общепризнанным, так как согласуется со стоящими далее формами «черпахуть» и «сыпахуть»². Но видится, что буквы первоиздательского текста сохранны, однако в исходном слитном написании передавалось иное словосочетание: «одевахъ темя». Значит, «одевал я темя» (укрывался с головою). «Одевахъ» — 1-е л. ед.ч. аориста и имперфекта. Существительное «темя» отражено в «Словаре древнерусского языка» И.И. Срезневского со значениями: «верхняя часть головы, темя; чело, лоб; череп»³. Старинная форма показана через «ять» вместо «е». Но совпадение звучаний «ять» и «е» отмечается нередким  смешением употреблений этих букв по древнерусским памятникам письменности, ранние случаи наблюдаются уже в текстах ХI века⁴. Следовательно, наличие буквы «е» в усматриваемом слове «темя» не препятствует возможности признания такой лексемы в составе «Слова».

Оборот «одевах темя черною паполомою» перекликается и взаимодействует с последующими: «в тереме златоверсем»; «Темно бо бе в третей день»; «На реце, на Каяле тьма свет покрыла». Соотносится и с предыдущим — «черные туче с моря идут, хотят прикрыти четыре солнца». Комментаторами общепринято, что под «четырьмя солнцами» разумеются в своих «златых шеломах» четверо князей, участников похода на Каялу. Отчетливо обыгрывание по тексту имени «Святослав» и корня «свет-»  («…свет светлый… Святославлича…»). Значит, «светлый» великий князь Святослав Киевский, укрывая свое темя черною паполомою, символически уподоблялся солнцу, закрытому тучей.               

Практически 60-летний князь мог воспользоваться и черным одеялом. Но «паполома» в древнерусских текстах упоминается именно как покрывало при похоронных обрядах. Однако В.П. Адрианова-Перетц отмечала: «Паполому «простирают», ее можно «положить» под человека или на него, но ею не «одевают» — в сочетании с этим глаголом своеобразие «Слова»⁵. Дважды прописанная по «Слову» «паполома» в предыдущем случае заявлена образно — когда «слава» погибшему князю Борису Вячеславичу «на Канину зелену паполому постла», — видят иносказательное обозначение травянистого места (ср. «стлавшу ему зелену траву»). Правомерно представить, что и здесь иносказательность – под «черною паполомою» Святослав разумел свое темное одеяло (ср. также «одевавшу его теплыми мглами»). Пожилой князь нарочито подчеркивает данной метафорой свою старость, преувеличивая близость к «тому свету» (ср. «се ли створисте моей сребреней седине?»).

«Тисовая кровать» – реальная и желанная принадлежность быта, засвидетельствованная и северорусскими, белорусскими, голицийскими фольклорными произведениями («Словарь-справочник» В.Л. Виноградовой^6,). Н.В. Шарлемань сообщает: «Его древесина шла на изготовление ценных вещей и на долговечные хозяйственные постройки»⁷. О.М. Огоновский цитирует из народной южнорусской песни просьбу изготовить «тисовую труну»⁸ (т.е. «домовину», гроб). Возможно, что «кровать тисова», указанная в речи Святослава после «черной паполомы» и содержит намек на «гроб», однако прямым текстом названа «кровать», а не «домовина». Б.В. Сапунов пишет: «Характерной особенностью тиса является наличие в древесине, старых листьях и коре ядовитых веществ (муравьиная кислота и алколоид таксин), поражающих нервную систему… Эти свойства тиса создали ему недобрую славу… По-видимому, в античное время тис считали деревом смерти»⁹. Думается, что столь опасная античная слава восточными славянами «не расслышалась». А иначе разве стали бы они применять в своих жилищах да еще использовать для лежанок ядовитый вредный материал? Признаков «поражения нервной системы» от тисовых вещей, получается, наши предки на протяжении веков не ощутили. В упомянутых выше фольклорных записях ХIХ века отношение к «тисовым кроваткам-кроваточкам» сугубо положительное. В энциклопедической статье Н.В. Савельевой отмечается: «Значение Т. как символа долговечности еще в начале ХХ в. сохранялось у гуцулов и бойков. Каждая семья стремилась иметь в хозяйстве кусочек тисовой древесины как магическое средство против болезней и других бед»¹⁰. Поэтому возможно предположить, что «кровать тисова» прямым своим обозначением противопоставлена в контексте «Слова» иносказательной «черной паполоме», выступая должной частью убранства великокняжеского «златоверхого терема» — в котором соответственно, увы, «доскы без кнеса».

 Исследователи повторяют, будто Святославу снятся собственные похороны, будто образы сновидений предвещают его гибель. Но в таком случае следует признать, что знамения оказались ложными. Ибо Святослав Всеволодич не умер вскоре ни по тексту «Слова», ни по историческим данным. Он мирно почил почти через десять лет в 1194 г., до самой кончины своей уже оставаясь киевским князем и, если доверять летописным построениям, практически оставшись последним сколько-то авторитетным киевским князем, умевшим еще сдерживать удельные вожделения окружных «великих» князей… Впрочем, по «Слову» сон Святослава называется «мутным» (подходящие словарные древнерусские значения: «смутный, неясный, тревожный»), а не «вещим», – хотя прописаны «вещий Боян, веща душа». Однако в насыщенных сновиденческих образах отражается страшный исход уже свершившихся событий, о которых великий Святослав получит первые вести только после своего пробуждения. Явлен во сне и наглядный печальный пример из давно минувшего, указующий на вероятие подобных последствий в будущем.

«Черпахут ми синее вино, с трудом смешено…». «Синее вино» исследователи противопоставляют предшествовавшему в тексте «кровавому вину», которого «не доста» (т.е. пролитой в долгой битве крови), когда «пир докончаша храбрии русичи…». Наиболее взаимосвязным представляется соотнесение по периодам текста в открывающейся сквозной параллельности: 1) «черные туче» – «черною паполомою»; 2) «синие молнии» — «синее вино»; 3) «итти дождю стрелами» — «сыпахут ми тощими тулы». И тогда синеве отлива грозовых молний (которым, по мнению Л.В. Соколовой, уподобляются сверкающие половецкие сабли¹¹) соответствует синева спиртового пламени. Мещерский и Бурыкин сообщают: «Синее вино» – символ скорби и печали. В русском фольклоре выразительно противопоставление «зеленого вина» (молодого виноградного вина), непременного атрибута пиров, и «cинего вина» (крепкой водки или спирта), которое могло быть ритуальным питьем при похоронном обряде или употребляться при бальзамировании умершего»¹². Однокоренные с «трудом» наличествуют по тексту в словосочетаниях «трудных повестий» и «не трудною крилцю». На своих «нетрудных крыльцах» (понимается без труда — «легких, неутружденных») ветер мычет «хыновскые стрелкы» (вражеские стрелы) на воинов Ярославниной «лады» — Игоря. А это в результате им, страдальцам-русичам, обернулось «трудом» – непосильной тягостью, смертельным потом. Значит, «синее вино, с трудом смешено» — поминальный спиртовый напиток, смешанный с «трудом», т.е. смертным потом сгинувших на Каяле русских воинов (или спирт после мнимого их «утирания»).              

«…Сыпахут ми тощими тулы поганых толковин великый жемчуг на лоно и негуют мя». Исследователи усмотрели, что «тулы» (колчаны половцев) стали «тощими» (опустелыми) после того, как все стрелы были пущены в русичей на Каяле. А.А. Потебня указал на единственное упоминание «толковин» помимо «Слова» в «Повести временных лет» под 907 г.: «Иде Олегъ на грекы… поя множество варяг, и словенъ… и дулебы, и тиверци, яже суть толковины: си вси звахуться от грекъ Великая скуфь»¹³. В летописях сообщается, что тиверцы занимали обширные территории – по низовьям Днепра, по Южному Бугу и по Днестру (правда, видимо, разновременно), соседствовали с Дунаем и размещались вплоть до морского побережья. Называемые в конце перечня тринадцати разноэтничных народностей, привлеченных Олегом Вещим для похода на Царьград в 907 г., только тиверцы оговорены особым разъяснением. Получается, что они были влиятельными посредниками, не только «двуязычными», но и «двуликими», т.е. с одной стороны, «великая скифь», а с другой – «толковины». Отсутствие употребления лексемы «толковины» в остальном немалом объеме рассмотренных древнерусских текстов дает основание предполагать, что это не столь нарицательное обозначение, сколь характерное прозвище, закрепившееся именно за племенем славян-тиверцев.

 И тогда следует, что Святослав Киевский (а бояре его понимают) ссылается через пару веков именно на тиверцев по их  запомнившимся месту и роли, но устойчивым определением “поганых” уточняет, что в настоящее время речь идет о половцах. Имеются в виду половцы, уничтожившие Игорево войско на Каяле, но подразумеваются и половцы в целом – ибо они теперь “суть толковины”, заместив давно вытесненных славян-тиверцев. Половцы оказываются неизбежно причастны на положении “проводников-посредников” к большинству торговых путей из древнерусских княжеств до европейских стран.               

Исследователи объясняют, что видение во сне крупного жемчуга предвещает слезы. Но символическое значение жемчуга раскрывается по тексту “Слова” – когда изрубленный литовскими мечами полоцкий князь Изяслав “изрони жемчужну душу из храбра тела чрес злато ожерелие”. Воспринимается, что и “великий жемчуг” (собирательное) – это много “жемчужин-душ” праведно погибших русских воинов. Получается, что “поганые посредники” как бы обменяли смертоносные стрелы в своих “тулах”-чехлах на “жемчужины-души” пораженных этими стрелами Игоревых ратников.

“На лоно” – во многих переводах “на грудь”. Но по “Словарю русского языка ХI — XVII вв.” представленные два примера из древнерусских текстов с “лоном” в значении “грудь” содержат сообщения о женской материнской груди. По контексту “мутного сна” возникает словарное подкрепляемое цитатами “ лоно” в значении “мужское яичко^”14. Следовательно, “жемчужины-души” русичей, убиенных на Каяле, возвращаются к их “первоначалу”, ибо великий князь Святослав Киевский – номинальный “отец” не только всех русских князей, но и всех русских воинов.

Кто же невидимые Святославу те, которые “черпахут” и “сыпахут” ему да еще и “негуют” его? В.И. Стеллецкий комментирует: “Какие-то неясные фигуры ухаживают за Святославом. В них можно угадать Игоря и Всеволода”¹⁵. Действительно, бояре, отвечая князю, сразу указывают на северских братьев: “Се бо два сокола слетеста с отня стола злата поискати града Тмутороканя, а любо испити шеломом Дону”. Не из этого ли утерянного на Каяле “шелома” черпали великому князю во сне “синее вино”? А княжеской позолоты на “шеломе-кубке” Святослав, быть может, не различил оттого, что – как сказали ему затем бояре – “два солнца померкоста…”.

Экслибрис художника Ю.К. Люкшина.

 ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Колесов В.В. Ударение в “Слове о полку Игореве” // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 31-76.

² Слово о полку Игореве / 3-е изд. Библиотека поэта. Большая серия. Л., 1985. С. 463.

³ Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 3. Ч. 2. С. 1093-1094.

⁴ Самсонов Н.Г. Древнерусский язык. М., 1973. С. 110; Анцукевич Н.П. Слово о полку Игореве. Перевод. Комментарии. Исследование. Вильнюс, 1992. С. 35.

⁵ Адрианова-Перетц В.П. “Слово о полку Игореве” и памятники русской литературы XI-XVII веков. Л., 1968. С. 127.

⁶ Словарь-справочник “Слова о полку Игореве” / Сост. В.Л. Виноградова. Л., 1984. В. 6. С. 31-32.

⁷ Там же.

⁸ Там же.

⁹ Там же.

¹⁰ Энциклопедия “Слова”. Т. 5. С. 116.

¹¹ Там же. С. 197.

¹² Слово о полку Игореве / 3-е изд. С. 463.

¹³ ПСРЛ. Л., 1989. Т. 38. С. 19; Энциклопедия “Слова”. Т. 5. С. 127.

¹⁴ Словарь русского языка XI - XVII вв. В. 8. С. 281-282; Срезневский И.И. Указ. соч. Т. 2. Ч. 2. С. 46.

¹⁵ Слово о полку Игореве. Древнерусский текст и переводы. Сокровища древнерусской литературы. М., 1981. С. 257.

Продолжение в "НУ" №19