"Мутный сон" Святослава

Продолжение. Начало в "НУ" №18

“Уже доскы без кнеса в моем тереме златоверсем”. Предыдущая фраза содержала глаголы в прош. вр. и завершилась глаголом в наст. вр. Данная фраза безглагольная, и поэтому более относима к данному моменту. Значит, Святославу такое уже не снилось, а он говорит о своих теперешних ощущениях, но, словно бы пребывая еще в помутненном состоянии. По контексту воспринимается, что “кнес” – это конструктивная деталь в строении терема, также и примечается обыгрывание “кнеса” по смыслу с близко созвучным словом “князь”. Желанный словесный “переходник” был предложен еще Н.Ф. Грамматиным: “князек” – головной связующий элемент в покрытиях по более поздней, но широко бытовавшей народной терминологии¹⁶. Слышима перекличка: “темя” – “ в тереме”. В “Толковом словаре” В.И. Даля: “Темя… макушка, верх головы… маковка; самое место, где лобовая кость примыкает ко двум темянным или макушным костям…”¹⁷. Отчего бы и не сравнить такую костяную конструкцию с “досками в тереме златоверхом”? “Златой верх” – княжеский “златой шелом”. Представляется, что князь Святослав выразился прежде всего фигурально-иронически, имея ввиду собственное ноющее “темя”. И бояре ему внемлют, начиная ответ дипломатически смягчающе: “Уже, княже, туга ум полонила” (ср. также “туга” – “черная паполома”). При этом они прекрасно знают, что реальный теремной “кнес-князек” пребывает на месте и в исправности, свод не разверзался. В переводе же на современные бытовые формулировки – у великого князя просто “голова раскалывается”, он оказался будто “без царя в голове”. Если же посмотреть аллегорически, а “глава” Киевской Руси, конечно, имеет в виду и это – “златоверхий терем” олицетворяет собою строение всей общности древнерусских княжеств. Тогда “теремные доски” – это части русской земли, и они опасно зависают, лишившись необходимого связующего начала. Такое угрожает скорым разрушением всему “терему”. Под “кнесом” в символическом плане Святослав Всеволодич разумеет себя – а его как бы и нет в его же “тереме” по причине неожиданно утерянного рассудка. Святослав после преувеличенно провозглашенных в тексте его побед вдруг почувствовал свою слабость, невластность. Бояре же воспринимают грандиозное сравнение и дополняют своей версией – в образовавшуюся брешь разверзшегося “терема” легкомысленно ринулись два северских князя: “Се бо два сокола слетеста с отня стола злата…”. К доосмыслению предлагаемой условной фигуры кажется приложимым и указание Д.С.Лихачева: “В Древней Руси покойников выносили из дому через отверстие в крыше”¹⁸. Это к обряду мнимых похорон воинов-русичей, погибших на Каяле.

Князь возвращается к повествованию о своей минувшей ночи: “В сю нощь с вечера бо суи врани взграяху…”. В первом и др. изданиях дается слитное написание “всю”, раздельное же написание “в сю” увиделось мне однажды, но, к сожалению, не могу сейчас указать источник. При сопоставлении зачинов “си ночь с вечера” и “в сю нощь с вечера” существенно игнорируемое во всех переводах и комментариях различие написаний “ночь” и “нощь”. В энциклопедической статье Колесова “Полногласие в «Слове»” утверждается, со ссылками на исследования С.П. Обнорского и Л.П. Якубинского, что “прямое (исходное, номинативное) значение слова всегда соотносится с полногласным вариантом, а переносное (обычно метонимическое) с неполногласным…”¹⁹. Выявляемая семантическая закономерность для употреблений “старославянизмов” и “русизмов” распространяется по тексту “Слова” не только на чередование полногласных и неполногласных форм. “Солнце ему тьмою путь заступаше, нощь, стонущи ему грозою…” – старославянское “нощь” иносказательно, –  а говорится о последствии солнечного затмения, ощущении угрозы. Но следом – конкретное: “Долго ночь меркнет, заря свет запала…”, – русским вариантом “ночь” обозначено время суток. Для Святослава с реального вечера начиналась реальная ночь, но, пробуждаясь, он не чувствует наступления утра, истекшая “ночь” перешла в иносказательную “нощь”. Правильное написание не “всю”, а “в сю” (сию), ибо “нощь”-тьма еще продолжается. Бояре и объясняют князю: “Темно бо бе в третей день”; “На реце, на Каяле тьма свет покрыла”.

“…бо суи врани взграяху…”. В первом издании дано “босуви” – распространено исправление В.В.Макушева на “бусови” по диалектному прилагательному “бусый”, т.е. “серый, дымчатый”²⁰ (хотя и свидетельств бытования прилагательных “бусов, бусовый” в таком значении мне не встречалось). Посредством мены местами “о” и “у” привносится тождество с последующим эпитетом из ответа бояр, где готские девы “поют время бусово”. Однако о какой птице здесь идет речь – о черном вороне или о серой вороне? Согласно древнерусскому правописанию “серых ворон” в тексте нет, а трижды наличествуют “врани” – мн.ч. от “вран” им. п. муж. р. (тогда как от слова “врана” им. п. жен. р. следовало бы во мн.ч. – “враны”). Но возражают натуралисты (Шарлемань, Сумаруков), указывая, что даны именно приметы серых ворон, а не черных воронов, которые “не собираются в стаи, ведут скрытый образ жизни, каркают редко”²¹. Сравнительным сочетанием “черный ворон, поганый половчине” завершается словесный разворот, идущий от зачина “Дремлет в поли Ольгово хороброе гнездо”. Всего здесь насчитывается 23 “о”. Замена формы “ворон” на “вран” невозможна фонетически и ритмически²². Стыкование “ворони граяху” внесло бы досадный разнобой в звучание, но, наверное, старославянские “врани”  прописаны трижды и не по одной этой причине. Думается, в отличие от сопутствующих им в двух местах текста “галиц” (галок), которые всегда проявлены в прямом значении, “врани” представляют собою увеличительное фигуральное обобщение, включающее и черных воронов, и родственных им серых ворон – главенствуют же в командах  внушительные “врани”. Поправка “бусови” (бусые-серые) представляется сомнительно мотивированной да и при наличии уже в тексте “черного ворона” вызывает ощущение “разномастной” сбивчивости. Более подходящим и менее вторгающимся в текст видится исправление, предложенные П.П.Вяземским – “бо суи”²³. Тогда “бо” – распространенная в “Слове” частица со значениями “ведь, ибо”; “суи” – прилагательное, означающее “суетные”; излишнее вставное “в” – просто издержка древнерусского “фонетического” письма (отзвук “-в-“ слышится при произношении “су(-в-)и”).

Бояре уточняют князю один из половецких рынков сбыта: “Се бо готскые красные девы вспеша на брезе синему морю – звоня рускым златом, поют время бусово, лелеют месть Шароканю”. Готские девы преуспели (“вспеша”) на своем азовско-черноморском берегу, получив новые драгоценности из “русского злата” от своих отцов и хозяев, а те хотя и христианской веры, но выгода важнее, да и захват Игорем Тмуторокани не сулил бы готам сиюминутных прибылей. Зато половцы задешево отдают им награбленное по русской земле “злато”. Поэтому-то готские девы даже песенно “лелеют месть Шароканю” – т.е. пленение Игоря Кончаком, ибо дед Кончака хан Шарукан был пленен прадедом Игоря Святославом Ярославичем. Метафорически же “злато” и “жир” (богатство, довольство) переплывают по указанному текстом пути: Каяла – Дон – море. А в результате половецкого вторжения после разгрома Игоревых войск и вовсе “печаль жирна тече средь земле рускые” – жир утекает туда, где “на синем море, у Дону” от “всплескивания” (хлопанья) лебединых крыл (ср. у половцев “крычат телегы полунощи – рци – лебеди роспущени”) “убуждены (пробуждены) жирня времена”. Готские девы как бы вылавливают принесенные морской волною монеты, монисты, позванивая “русским златом”... Однако зашифрованное по тексту “русское злато” воспринимается отнюдь не столь однозначно – кажется, подразумеваются не одни коммерческие ценности, но и человеческие жизни. “Жены рускые всплакашась, а ркучи: “Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслити… а злата и сребра ни мало того потрепати!”. Неужели же русские жены, оплакивая погибших мужей, жалеют, что не могут сейчас ласково потрепать бездушные безделушки? Думается, что здесь “злато и сребро” – это сами кудри и седины “милых лад”. Некоторые комментаторы (а прежде и мне так представлялось) полагают, что “время бусово” – это “серое мрачное время”. Но если теперь “сумеречное время” для русских, то хочется ли про такое петь готским девам, когда у них-то нынче “убудились жирня времена”? В составе “Слова” не примечается цветовых обозначений времени. В “Собрании народных песен” П.В. Киреевского среди записей П.И. Якушкина, сделанных по Орловской губернии в 1847 г., я увидел строку народной песни: “Опушка бобровая, ожерелья бусовы” (интересно, что в этой песне упоминается и “тесовая кровать”)²⁴. В словаре Даля дается полная форма краткого прилагательного “бусов”: “Бусовый… относящийся до бус”²⁵. В “Словаре русского языка XI-XVII вв.” приведена фраза 1641 г.: “Пят тысячь пугвиц медных болших и малых, пятдесят бус медных”²⁶. А ведь для готских красавиц почти пятью веками раньше как раз и сошлось “время бусово”… Представляется, что они выуживают и нижут кроме “златых ожерелий” и скатный жемчуг (морское сокровище) – да это души погибших русичей, донесенные течением со “златом” и “жиром” из половецкой реки Каялы, из пожженных переяславских и посемских городов и селений. Великому киевскому Святославу лишь снилось, что из тощих колчанов “поганых толковин” ему “сыпахут великый жемчуг на лоно”, нет, бесценные “жемчужины-души” не достались ему “гостинцем” из указанного боярами “града Тмутороконя”, а канули в море – Игорь и Всеволод их в море “погрузиста”. И оно стало – “по русскому времени” – моровым “морем полунощи” вплоть до начала оживления: “прысну”, – когда Игорю “Бог путь кажет…”.

Итак Святослав говорит: “В сю нощь с вечера бо суи врани взграяху, у Плеснеска на болони беша дебрь кисаню – и не сашлю к синему морю”. “Взграяху” – имперфект многократного вида, правильно перевести: “взграивали”; “беша” – аорист, означает форму совершенного вида: “явились, сбылись”. Летописный Плеснеск располагался в пределах Галицкого княжества около границы с княжеством Волынским. Древнерусские слова “болонье” и “дебрь” многозначны, возможны и совмещения понятий. “Болонье, оболонье, облонье” (а в словаре Срезневского представлена и форма “оболонь”) – низменное поречье, покрытое травою, заливной луг; предградье, предместье, посад; немаловажно и значение, указанное Н.С. Тихонравовым – место между двумя городскими валами²⁷. “Дебрь” – горный склон, ущелье; долина, поросшая лесом, лес; пропасть; ров²⁸. Наименованию “Плеснеск” созвучны древнерусские слова “плесна” (подошва, стопа), а также “плеснь” (плесень)²⁹. Вышеуказанное “на лоно” контекстно перекликается с “на болони” (округа цитадели, детинца, словно бы “княжеского лона”). Отчетливо соотносится «на кровати тисове” – “дебрь кисаню”. В энциклопедической статье О.В. Творогова сообщается: “Попытку обосновать галицкую локализацию П. предпринял Р. Заклинский, обнаруживший в р-не  П. также дебрь Кисань… но В. Щурат, опираясь на мнение др. исследователей, не подтвердил существование в этом р-не Кисани… добавив к прежним  аргументам сведения о наличии в р-не П. гор “Вороняки”, названных так из-за обилия ворон… Л.Е. Махновец отождествляет П., упоминаемый в С., с совр. хутором Плиснесько возле с. Подгорцы… и поясняет, что на юг от П. простиралась болотистая пойма Зап. Буга, поросшая лесом, в котором собиралось множество воронья…”³⁰. В комментарии Стеллецкого сказано: “…корень слова “кыс” означает “сырой”, “гнилой”³¹. В “Этимологическом словаре” М. Фасмера указаны старославянские формы “въ(с)кыснути, въ(с)кысети”, представлены глаголы этого корня на украинском, болгарском, сербохорватском, словенском, чешском со значениями “киснуть, мочить, намокать, бродить”; словацкое “кисать” и польское “кисач” в значениях “бродить, тухнуть, гнить”³². В словарях древнерусского языка: “киснути, кыснути” (становится кислым, бродить, мокнуть под дождем); “вскисати, вскисение” (о заквашивании теста) и др.³³. В противопоставление отмечаемому значению “гнить” – указанное Соколовой определение тиса “негниющее дерево”³⁴. “Дебрь” здесь – употребление беспредложного винительного падежа (ср.”конец копия вскрмлени”); “кисаню” – в дательном принадлежности (ср. “солнцю свет”), может быть, с упущением в окончании десятиричной “и” или “ь” (подобно “болони” вместо “болоньи” – ср.”кисаню” вместо “кисанью, кисанию”). Предлагаемый перевод: “…у Плеснеска на оболонье сбылись из дебри (с) кисанья…” (ср. ”море полунощи”).               

Однако чем обосновано упоминание в контексте Плеснеска? Впервые Плеснеск отмечен в имеющихся летописных данных под 1188 г.: “ Романъ же вперед вои посла къ Плесньску, да заедуть Плеснескь переди. Они же затворишася”³⁵. Из показания, что горожане затворились, следует, что Плеснеск был укреплен. И в следующем сообщении Ипатьевской летописи под 1232 г. уже сын Романа, волынский князь “Данилъ же поиде со братомъ и со Олександромъ Плесньску”³⁶. Походный путь с Волыни на Галичину пролегал через Плеснеск. По сведениям Ипатьевской же летописи почти на полвека раньше событий “Слова”, в 1142 г. Святославу Всеволодичу было отдано Волынское княжение его отцом Всеволодом Ольговичем, в ту пору киевским князем. А в 1144 г. именно из-за этого “раскоторастася” (рассорились) Всеволод с Владимирком Галицким. “Того же лета ходиша Олговичи на Володимирька” – среди одиннадцати князей шел и волынский князь Святослав Всеволодич. В 1146 г. вновь десяток князей, а среди них и волынский Святослав, “идоша к Галичю на Володимирка”³⁷. На основании указанного представляется, что Святославу Всеволодичу, поскольку он княжил тогда на сопредельной с Галичиной Волыни, доводилось в этих двух походах своей дружиною брать Плеснеск. Стало быть, “болонь” и “дебрь” у Плеснеска были ему ведомы не понаслышке. Однако видение подступов к Плеснеску в “мутном сне” Святослава должно быть контекстуально обусловленно особо сильным впечатлением. В цитированной энциклопедической статье Творогова приводятся выводы археолога П.А. Раппопорта, который “обратил внимание на несоответствие огромных размеров городища П., превосходящего городища Киева, Чернигова, Рязани и др. городов, и летописных данных, говорящих о том, что П. не играл существ. полит. и воен. роли. Исследователь объясняет это тем, что археологи “не смогли отделить оборонительные сооружения древнерусского города от сооружений совершенно иной, гораздо более ранней поры”. Раппопорт считает, что лишь “внутренняя линия обороны – детинец, по-видимому, относится к эпохе древней Руси”, “остальные линии валов, видимо, все относятся к скифскому времени”³⁸. Представляется, что исследователь правомерно отметил несоответствие площади городища летописному значению Плеснеска, но остатки прежних валов могли бы относиться к более близким временам.

В начале “Повести временных лет” идут сообщения о судьбах восточнославянских племен. Вот фрагмент по Ипатьевскому списку: “Дулеби же жеваху по Бугу, кде ныне волыняне, а уличи, тиверци седяху по Бугу и по Днепру оли до моря. И суть городи ихъ и до сего дне, да то ся зваху от грекъ Великая скуфь”³⁹. Под названием Буг, должно быть, разумелись две реки: дулебы показаны по Западному Бугу; уличи и тиверцы – по Южному Бугу. Примечательно, что соответствующий фрагмент по Лаврентьевскому списку содержит различие: дважды отмечаемое местонахождение уличей и тиверцев прописано уже не “по Бугу и по Днепру”, а “по Днестру”⁴⁰. Пояснение находится в Новгородской первой летописи, где под 922 г. сообщается: “И беша седяще углице по Днепру вънизъ, и посемъ приидоша межи Бъгъ и Днестръ, и седоша тамо”⁴¹. Л. Нидерле, прослеживая пути уличей и тиверцев, полагает, что эти славянские племена отходили на север и на запад в связи с появлением в Поморье печенегов (с 915 г.). “Но и на этих новых местах уличи и тиверцы долго не оставались. Повторные набеги кочевников, в частности постоянный натиск печенегов, половцев и торков, привели к тому, что славянский элемент в течение XI и XII веков покинул Побужье и Поднестровье и отступил оттуда частью снова на север, а большей частью на запад, в Карпатские горы”⁴². Про дулебов, сопрягаемых в нескольких случаях с уличами и  тиверцами (а, видимо, и в определенные времена им сопредельных) ПВЛ начально упоминает в связи с аварами – летописными “обрами”: “Си же обри воеваху на словенех, и примучиша дулебы, сущая словены, и насилье творяху женам дулебьскимъ…”⁴³. О дулебах Нидерле сообщает: “Это было могущественное племя, образовавшее здесь первое славянское государство, так как именно о них древние известия говорят, что племя волынян подчинило себе остальных славян, оно организовало антский союз, и на него в силу этих причин обратили авары свой основной удар, когда в VI веке вторглись в южную Русь”⁴⁴. Следовательно, можно предположить, что летописный Плеснеск возник на плоской возвышенности посреди труднодоступных мокрых дебрей между истоками рек Серет и Западный Буг. Остатки защитных сооружений существовали там со скифских времен, затем поднялась крепость волынян-дулебов. После их разгрома сгинувшими затем аварами на этих руинах обустраивались перемещавшиеся кверху по притоку Днестра Серету, оттесненные  степняками некоторые тиверцы с уличами

 ПРИМЕЧАНИЯ

 ¹⁶ Энциклопедия “Слова”. Т. 5. С. 34.

 ¹⁷ Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1956. Т. 4. С. 398.

 ¹⁸ Энциклопедия “Слова”. Т. 3. С. 48.

 ¹⁹ Там же. Т. 4. С. 142-145.

 ²⁰ Там же. Т. 1. С. 234.

 ²¹ Там же.

 ²² Там же. Т. 4. С. 144-145.

 ²³ Там же. Т. 1. С. 235.

 ²⁴ Собрание народных песен П.В. Киреевского. Записи П.И. Якушкина. Л., 1986. Т.2. С. 57-58.

 ²⁵ Даль В.И. Указ. соч. Т. 1. С. 145.

 ²⁶ Словарь русского языка XI - XVII вв. В. 1. С. 359.

 ²⁷ Там же. С. 282; Там же. В. 12. С. 87, 122; Срезневский И.И. Указ. соч. Т. 1. Ч. 1. С. 146; Орлов А.С. Слово о полку Игореве. М.-Л., 1938. С. 117.

 ²⁸ Срезневский И.И. Указ. соч. Т. 1. Ч. 1. С. 766; Орлов А.С. Указ. соч. С. 117.

 ²⁹ Словарь русского языка XI - XVII вв. В. 15. С. 87.

 ³⁰ Энциклопедия “Слова”. Т. 4. С. 117.

 ³¹ Слово о полку Игореве. Древнерусский текст... С. 258.

 ³² Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1967. Т. 2. С. 239-240.

 ³³ Словарь русского языка XI - XVII вв. В. 3. С. 137; Там же. В. 7. С. 137-139.

 ³⁴ Энциклопедия “Слова”. Т. 5. С. 32.

 ³⁵ ПСРЛ. М., 1962. Т. 2. С. 662.

 ³⁶ Там же. С. 770.

 ³⁷ Там же. С. 313-320.

 ³⁸ Энциклопедия “Слова”. Т. 4. С. 116.

 ³⁹ ПСРЛ. Т. 2. С. 9-10.

 ⁴⁰ Повести Древней Руси XI-XII века. Л., 1983. С. 28.

 ⁴¹ Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950. С. 109.

 ⁴² Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956. С. 157-158.

 ⁴³ Повести Древней Руси XI-XII века. С. 28.

 ⁴⁴ Нидерле Л. Указ. соч. С. 156.